Как Прасковья Рогачева из села Рыскино фашистских асов напугала

05.02.2009 15:28

Таких удалых и красивых парней, как Федор Рогачев, немного было в довоенном Рыскине. «Завидный жених!» — лишь вздыхали местные молодки, зная, что сердцем Федора уже до них успела завладеть более удачливая их товарка. Прасковье Межновой, говорили они, повезло даже в том, что и на свидание бегать не нужно — Рогачевы с Межновыми проживали на одной улице, всего через дом.

- Не дождусь дня, когда поведу тебя под венец, Прасковьюшка, — говорил Федор своей любимой на каждом свидании.

Родители Прасковьи тоже не были против свадьбы, но они, особенно отец Захар Иванович, которого не только дети, но и супруга ласково называли «папанька», держали дочь в строгости. А потому даже недолгие встречи влюбленных Полины и Федора проходили почти конспиративно. Однако о них все равно Захару Ивановичу сразу становилось известно.

- На пасеке была? — наутро спрашивал он у дочери. — Вот я тебе задам! И Федьке хвост накручу!

Но то была лишь словесная строгость, действием же отец Прасковью никогда не обижал. Впрочем, и другие дети в семье Межновых, а их было шестеро, были окружены большой любовью своих родителей.

Прасковья на пасеку продолжала ходить до самого дня свадьбы. Чтобы начать работать там пчеловодом, Федор окончил в Саранске специальные курсы, учился с большим увлечением. Он и в школу ходить любил, окончил семь классов, чем до войны мог похвастаться не каждый. А терпения Прасковьи в изучении школьных наук хватило лишь на четыре класса, а пятый окончила уже после войны в вечерней школе. Впрочем, забегая на десятилетия вперед, отметим: математику освоила так, что семнадцать лет проработала продавцом, и не было у нее ни одной недостачи!

И долгожданная свадьба восемнадцатилетнего Федора и семнадцатилетней Прасковьи наконец состоялась! Но недолго оставались молодые вместе. Вскоре Федора Рогачева призвали в Красную Армию, а со службы он возвратился уже в начале 1941 года.

Недолгое женское счастье

Дни семейного счастья, жизнь на гражданке для демобилизованного красноармейца Рогачева пронеслись одним счастливым мигом. О том, что его призывают на фронт, сообщили в сельсовете, куда Федора позвал посыльный. Сборы были недолгие, но слез пролилось немало. Плакали мать и теща, успевшая уже проводить на фронт главу семейства, и совсем намокла рубаха Федора от Прасковьиных слез. Жена ждала ребенка.

Проводив мужа, Прасковья почти сразу получила от него радостную весточку: нахожусь, мол, в Рузаевке, говорят, наша стоянка здесь продлится долго. До Рузаевки от Ковылкинского района, в составе которого было тогда село Рыскино, совсем недалеко. Для любящего сердца эти километры — вообще пустяк! Прасковья неслась на встречу к любимому как на крыльях, и женское счастье для нее тогда хоть немного, но продолжилось!

- Два раза ездила к моему Феде, — рассказывает она. — Почти два месяца оставался он в Рузаевке, где новобранцев готовили к фронту. И вот пришло от мужа письмо. Он написал, что отправляют на войну. Писем от него было немного. Когда их не стало, я все надеялась, ждала. Но вместо желанной весточки пришло казенное извещение: Федор пропал без вести.

Не только мужа, но и дочь Аннушку, которой не исполнилось и года, пришлось оплакивать Прасковье Рогачевой. Она не искала сочувствия, понимала, что каждому в военное лихолетье приходится нелегко. Но односельчане сами подошли к ней со словами утешения. Зато председатель колхоза, в котором работала, утешать не стал, но послал ее на рытье окопов. И вслед за одним — другой его приказ: езжай на заготовку леса! «Я лучше на фронт пойду!» — сказала Прасковья, придя в военкомат. Но там заявлению долго не давали хода: не положено, жена фронтовика!

Лицом к лицу с врагами

Что двигало Прасковьей Рогачевой, когда решилась уйти на фронт добровольцем? Она не переставала верить: Федор жив и, может быть, удастся с ним там свидеться! Но, как призналась, кипела в душе и злость на тех, кто окопался в тылу, в то время как другие мужчины и женщины не жалеют, и ради них в том числе, свой жизни.

Она была очень настойчивой в стремлении уйти на войну. И своего добилась. На самом известном сейчас в России подмосковном аэродроме Кубинка Прасковью месяц обучали специальности трактористки. А в последний день учебы дали ей тракторный тягач, на котором год обслуживала самолеты на аэродроме в Смоленской области. Это был большой аэродром всего в 30 километрах от линии фронта. Даже тракторный двигатель не заглушал артиллерийской канонады за Западной Двиной, протекавшей рядом. Весной и осенью река сильно разливалась, и тогда, добираясь из казармы на летное поле, Полина снимала свои кирзачи, чтобы вылить из них воду и, выжав портянки, снова на месте обуться в них же. Река с красивым названием подарила фронтовичке ревматизм, с которым она и живет.

С аэродрома круглые сутки взлетали и летели на поражение целей врага бомбардировщики, штурмовики, они же шли на посадку после выполненного задания. Многие — с изрешеченными крыльями, пылающим фюзеляжем. Бывало, из экипажа к моменту посадки оставался в живых один лишь стрелок, и самолет садился на летное поле просто чудом. Как и утрату мужа, Прасковья Рогачева столь же тяжело переживала гибель совсем юных летчиков, которых на ее глазах вытаскивали из пробитых пулями кабин.

Не раз случалось, когда немцы преследовали наших летчиков. Тогда летчики шли на посадку, а зенитчики или сбивали вражеские самолеты, или отгоняли их как хищных коршунов. Но подручные Германа Геринга просто мечтали стереть с лица земли наш аэродром. Когда они его бомбили, это было ужасное зрелище. Рвались бомбы, работали зенитки, и наши летчики, спасая свои самолеты, все разом старались поднять их в воздух. Над самой головой стоял такой свист и рев, что, казалось, самолеты заденут твою макушку. Фронт не стоял на месте. Нередко долетали до аэродрома шальные пули. У Прасковьи до сих пор перед глазами майор, которому одна из них угодила в ухо, вылетев в другое. Сразила, дура, наповал!

Через год приказом командира отважному воину поручено было встречать и провожать самолеты. Вооруженная ракетницей, Прасковья давала летчикам в зависимости от ситуации два сигнала: на взлет и посадку — зеленой, садиться нельзя — красной ракетой. В период, когда была сигнальщицей, и случилась с ней почти невероятная история. Как обычно, запросил посадку самолет, и из ракетницы Прасковьи тут же взлетела в темное ночное небо зеленая ракета. Коснувшись посадочной полосы, самолет затормозил, остановился. Запрыгнув на крыло, Прасковья застыла на месте как вкопанная. В самолете были немецкие летчики! Им хватило нескольких секунд, чтобы самолет, словно в испуге, рванул с места и исчез в темноте. Их самих уже не спросишь, а наши долго потом ломали голову, что заставило фашистов сесть на аэродром противника.

На земле не обошлось тогда без «разбора полетов» — досталось зенитчикам, которые службу «проспали», допустив посадку на стратегический объект вражеского самолета. Прасковье взыскания не было. А что могла она противопоставить врагам, если из оружия у нее была лишь ракетница? «Хорошо, — говорит она, — не затащили меня немцы в кабину или не застрелили в упор из пистолета».А вот за хорошую службу Прасковью благодарили, и не раз. Двумя медалями: «За боевые заслуги» и «За отвагу» — награждена на войне, после Победы — орденом Отечественной войны. Не меньше, чем на боевой орден, тянет доверие, оказанное Рогачевой на фронте: там, в боевых условиях, ее приняли в партию!

«Жигули» — в подарок

После войны Прасковья Захаровна вышла замуж в село Ямщина Инсарского района. Прошлым летом мужественная женщина отметила 90-летие, пережив и второго своего супруга — Николая Мухина, тоже фронтовика. Ворошить прошлое не любит, однако без воспоминаний не обходится ни одна встреча с сестрами Евдокией и Еленой, к которым в Ковылкино привозит ее внук Женя. Раньше добирались на его машине, теперь любимый внук возит бабулю на «Жигулях», подаренных участнице войны государством. Очень довольна бывшая фронтовичка тем, что и пенсией государство ее не обидело, и Мария Петровна Ладанова, глава сельской администрации, никогда не забывает. «Только ноги все больше болят, даже во двор выйти стало трудно, — высказала она единственную лишь жалобу. — Но они у меня болят еще с фронта».

«Известия Мордовии»