Смерть дезертира

Резкий апрельский ветер по округе разносит черный пепел выжженных оврагов. На губах — терпкий запах пожарища, под ногами пружинит мягкое месиво сгоревших трав. В этом черном пространстве кладбище — как островок, расцвеченный голубизной крестов и яркостью венков. Наш провожатый А.А. Назаров ведет от могилы к могиле и по фамилиям, по датам ведет о жизни каждого рассказ, складывающийся в своеобразную историю села Манадыши. Здесь лежит сельчанин, когда-то за любовь восемь лет отработавший на Беломорканале. Тут юный мальчишка, на дороге лихо разбивший свою молодую жизнь. А вот и последний участник войны, ушедший из жизни два года назад. Все ухожено, чисто на маленьком кладбище. Не особо заросла и могила того, кого ищем. Старый крест заменен памятником, обновлена и выцветшая фотография. Лишь молодая поросль сирени заполонила ограду. Здесь лежит Кузьма Иванович Зенцов, дезертир далекой войны, при задержании застреленный милиционерами из райцентра 22 апреля 1943 года.

Алексею Александровичу Назарову уже за семьдесят, и он из той давней истории помнит немногое, только тот подобный этому ветреный апрельский день, когда стоял в толпе недалеко от школы. На земле недвижно лежал человек — высокий, худой, в длинном кожаном пальто, хромовых сапогах, и сапоги те были залиты кровью. Мальчишке-третьекласснику врезалось в память невиданное — кожанка, сапоги, кровь на мертвом отце Володьки Зенцова, который года на три старше него. Непонятное слово «дезертир» как-то было связано со шрамом на виске любимого учителя Виктора Яковлевича Руденко, вот и все.

Из села Манадыши Ардатовского района на Великую Отечественную войну было призвано 346 человек, из них 108 погибли, 164 — пропали без вести, 74 — остались живыми, вернулись домой. 253 манадышинца воевали рядовыми, 70 служили сержантами, один стал майором, один дослужился до подполковника. Кузьма Иванович выбрал особый бесславный путь. Что подвигло на дезертирство 53- летнего мужика (именно столько ему было, когда он погиб), для сельчан осталось тайной. В сорок втором году одну за другой принесли на кладбище его дочерей, Вере было четырнадцать, Наде — пять. Обе умерли от голода. Не на отце ли вина за их смерть, ведь семья дезертира в то суровое время сразу лишалась всякой государственной поддержки, становилась изгоем.

Эту манадышинскую историю мне в 2002 году рассказывал ныне покойный В.П. Журов. В начале шестидесятых годов Вениамин Павлович работал прокурором Ардатовского района, и ему пришлось заниматься необычным делом, расследовать жалобу, поступившую на имя партийного съезда. Дело было так. Жителя города Тольятти не приняли на работу в органы, так как при проверке выяснилось, что его отец в годы войны был дезертиром. Тогда-то он и написал жалобу в Москву, что его отец К.И. Зенцов незаконно был убит милиционером Н.Д. Бодровым. Так в Ардатовском районе началась проверка уголовного дела двадцатилетней давности.

- Мы нашли это дело, — рассказывал Вениамин Павлович, — Изложено оно было на газетных клочках, кусках обоев, но по всем правилам уголовного процесса, начиная с протокола осмотра трупа. У убитого в кармане был обнаружен наган семизарядный, одна стреляная гильза, два патрона. В сумке хлеб, соль, картошка. Выслеживали его милиционеры долго, и не только как дезертира.

Из постановления бюро Ардатовского райкома ВКП(б) по поводу террористического акта в селе Манадыши: «Бюро Ардатовского райкома ВКП(б) отмечает, что в ночь со 2 на 3 ноября 1942 года в селе Манадыши произошло бандитское нападение путем выстрела в окно на директора Манадышской неполной средней школы тов. Руденко, который был ранен в голову (покушавшийся не обнаружен). Данный факт свидетельствует, что органы милиции, прокуратуры, райвоенкомат и партийно-хозяйственный актив, несмотря на наличие в ряде сел дезертиров, о чем было известно, не приняли мер по ликвидации до конца дезертирских групп и организации надлежащей охраны, отвечающей требованиям военного времени».

Стрелявший в учителя промахнулся, пуля ударилась в стену и срикошетила, задела висок и застряла в двери, откуда ее и извлекли. В деле приводились доказательства, что пуля, извлеченная из двери школьного класса, была выпущена из оружия, найденного у Зенцова. И если бы он в ту роковую ночь сдался живым, судили б его по нескольким статьям, возможно, приговорили бы к высшей мере. Таково было мнение старого прокурора.

Уже 12 июля 1943 года на бюро райкома докладывалось о том, «что за истекший период проделано упорядочение учета военнообязанных, проведены подворные обходы и облавы, выявлено 78 случаев дезертирства.

В Манадышах, где самые распространенные фамилии Назаровы, Тютюнины, фамилия Зенцов была единственной. И с той военной поры она фигурирует только на сельском кладбище. Но есть на земле человек, не забывший эту могилу. Последний раз Владимир Кузьмич Зенцов приезжал из Тольятти года три-четыре назад. Он собирался вновь попытаться реабилитировать отца, вернуть ему доброе имя, о чем и говорил сельчанам. В 60-е годы ему в этом было отказано. Но время прошло, многое изменилось.

Самой старой жительнице села Манадыши Татьяне Григорьевне Борисовой — 98 лет. Она рассказала, что до войны Кузьма Иванович был не простым человеком, работал кем-то в Силинском сельсовете, в соседнем селе. Скрывался с самого начала войны, о чем сельчане даже не догадывались. Ночевал то дома, то у тестя. Сообщил о нем милиционерам свояк, муж сестры жены, работавший учителем и не раз застававший беглеца у тестя. А в директора Зенцов стрелял из-за сына, того не перевели в следующий класс. Так тогда говорили в селе. Эта версия значится и в уголовном деле сорок третьего года.

Рассказала Татьяна Григорьевна и про другого дезертира из Манадыш. Панька Годяев прятался на чердаке, и знала об этом только его мать. Когда уходила на работу в колхоз, дверь запирала на замок. А по ночам Панька стал рыть картошку у Нюрки, которая жила возле школы. Та каждый день плакала, кляла того, кто кормится ее картошкой. Ее отец сторожил сад, было у него ружьишко. Вот уследил он вора да и бахнул в него из ружья дробью. Через сколько-то времени Панькина мать идет к родне: «Кума, у нас Панька помер». Та не поняла, подумала похоронку получили. Пришлось признаться, что на чердаке умер. Бабы обмывали его, говорили потом, что весь живот дробью разворочен.