В поисках сильной руки, или «Без царя» в голове

Интерес отечественных кинематографистов к личности и эпохе Ивана IV Грозного понятен. Сказывается влияние кризиса демократии, нескончаемых рассуждений и горячих споров о патриотизме и «сильной» властной руке. Однако по сию пору непокоренной вершиной остается «Иван Грозный» Сергея Эйзенштейна, который «по Сталинскому заказу» оправдал тоталитарную власть и в то же время предъявил ей жёсткий счёт за убиенных. Правда, молодое поколение вряд ли загорится энтузиазмом посмотреть Эйзенштейновского «Грозного» шестидесятилетней выдержки просто потому, что он черно-белый. Зато ленту, снятую ныне популярным режиссером с участием звезд российского кино и сериалов, независимо от ее сюжета, захотят увидеть многие.

Не случайно современный российский кинематограф всё чаще обращается к теме трагических последствий разрушения монархической властной вертикали, сформулированной известной канонической триадой — «православие — самодержавие — народность». Нет, неспроста сейчас присутствует в обществе тревога, тоска по «царской справедливости», сосредоточенной в твердой деснице Ивана Грозного, Иосифа Cталина и иже с ними.

Фильм Павла Лунгина (по сценарию Алексея Иванова) как раз воплотил очередной подъём этой народной тревоги-грусти-тоски. Примечательно, что «Царя» запустили в широкий российский прокат как раз в официально узаконенный День народного единства. К слову, российский народ (образца XVI века) рисуется Лунгиным иррационально диким и вместе с тем иррационально верующим в Христа и Богородицу. Иррациональную веру воплощает блаженная девочка с иконой Богородицы, а дикость — раззадоренный кровью жертв бурый медведь. Самодержавная власть — это монарх, одержимый идеей конца света, в котором погибнут все враги рода человеческого, а Россия в образе Нового Иерусалима останется.

Бесноватый Иван признает Бога в единственной его ипостаси — карающей. Диким, разрушительным инстинктам толпы Грозный в «Царе» всячески потакает, забывая о той, второй стороне народа русского — вере в Христа и Богородицу. И когда забывает совсем, остаётся в полном одиночестве, горько вопрошая в финале: «Где мой народ?».

Надо отдать должное актерам. Прежде всего, Олегу Янковскому, исполнившему, что весьма символично, здесь свою последнюю кинороль — праведника Филиппа. Внешне фактурный, растиражированный как типично модерновый мачо, Алексей Макаров тут поразительно убедительно, особенно в сцене казни, играет племянника митрополита, воеводу Колычева. Пётр Мамонов, облачившись в царский наряд, по-настоящему превращается в законченного параноика. Отец Иоанн (он же в миру дипломированный актер Иван Охлобыстин) с не менее экспрессивной безупречностью изображает придворного шута, провокатора-искусителя. Куда монотоннее получились Басманов у порядком примелькавшегося Александра Домогарова и Малюта Скуратов у Юрия Кузнецова. Они будто не успели переодеться после очередных сериалов.

Митрополит Янковского воплощает подлинный свет любви, убеждённость в истину Слова Божьего, силу духа, бесстрашие перед смертью, ибо душа бессмертна. И монахи, сжигаемые опричниками в деревянной церкви, являют пример лучших человеческих достоинств.

А в сущности без народа и церкви власть — ничто и звать её никак. «Западник» Лунгин лихо отбрасывает демократические «условности» и предлагает нам «очищенную» триаду на уровне аксиомы. Зачем спорить, сравнивать и сопоставлять, если и так всё ясно? И потому, пройдя сквозь ряд жёстких и жестоких, пробирающих искушенного бесконечным экранным кровопусканием зрителя до мурашек «аттракционов» в свойственном режиссеру катарсисном стиле, мы вынуждены будем или полностью принимать то, что нам предлагает Лунгин, или полностью отрицать.