Родных саранской пенсионерки фашисты расстреляли на ее глазах, она чудом осталась жива

 Моя собеседница недоумевает:

 -Почему в песне поется так:   22 июня, ровно в 4 часа

                                                   Киев бомбили, нам объявили,

                                                  Что началась война.

Ведь первым бомбили Брест. Может быть, потому что Киев лучше ложится на рифму. Более складно получается.    

 Соседи, да и большинство знакомых, ее знают как тетю Клаву Приказчикову. Мало кто знает, что на самом деле ее зовут Леонида Александровна, в девичестве Аронович. И уж совсем единицы посвящены в том, что детство ее прошло на оккупированной фашистами территории, у нее на глазах расстреляли семью, а она чудом осталось жива. Тетя Клава не любит вспоминать об этом. О том, что она белоруска, слегка выдает ее слегка говор.

 Родилась тетя Клава в деревне Левище Слуцкого района Минской области. Она поясняет: 25 километров до Слуцка и 220 – до Бреста. Сейчас этой деревни нет, она разделила судьбу Хатыни. 22 июня 1941 года отмечали Троицу. Одиннадцатилетняя Кланя (как звали ее дома) была у   родственников отца в Слуцке. Светлый воскресный день, а тут сообщение из репродукторов в центре города, люди плакали. Объявили мобилизацию. Началась паника среди горожан. Когда девочку в понедельник, 23-го, хотели переправить в Левище, им навстречу попались колонна машин: перевозили семьи комсостава из Бреста, где уже шли бои. Но не всем машинам было суждено продолжить путь: колонну разбомбил немецкий самолет. Это был первый бомбардировщик, чудовище с фашистской свастикой, который видела девочка. Следующий пролетавший самолет разбрасывал листовки, призывавшие советских солдат сдаваться в плен, тогда их жизни будут спасены, а их семьи - обеспечены. А 24 июня немцы уже были в Левище.

 -Приехали все на новых мотоциклах, одетые с иголочки, как тогда казалось, - вспоминает тетя Клава. – Эти первые приехали знакомиться и вели себя спокойно. Они разогнали наш колхоз, между селянами разделили скот, раздали в собственность по 4 гектара пашни и 3 гектара сенокоса на семью и поставили во главе деревни пана, чтобы тот присматривал за всеми. Этому пану местные жители должны были платить дань от урожая. Поначалу сельский люд воспринял немцев спокойно, да и те обращались с мирным населением нормально.

 -А партизаны? Как они спокойно могли наблюдать за тем, что фашистские молодчики хозяйничают на их территории?

 - Так поначалу партизан и не было. Ведь первые отряды создавались из солдат и офицеров, оказавшихся в окружении. Потом уже к ним стали активно присоединяться местные жители. У немцев была задумка создать добровольческую армию из пленных и местных жителей. Но, ни те, ни другие, не хотели воевать на стороне противника. Правда, некоторые пытались схитрить: записаться в "добровольцы", получить оружие, а потом уже повернуть против того, кто его выдал. У нас партизаны впервые заявили о себе в 1942 году. Сейчас можно удивляться, но в том году мы провели сев, как в обычное мирное время, а весной немцы стали набирать добровольцев. Возможно, это и побудило тех жителей, что оставались в селах, бросить свое хозяйство и уйти в леса, спасаясь от угона в Германию. Так как это практиковалось повсюду, то партизан со временем становилось все больше и они превратились в грозную силу, способную противостоять врагу. Они взрывали мосты, уничтожали линии связи, пускали поезда под откос, при возможности убивали противников. Они наносили значительный ущерб врагу, поэтому для борьбы с ним фашисты создавали карательные отряды.

 Лютовать немцы начали в 1943 году. В январе они проводили зачистку от партизан. Навсегда в моей памяти осталось 28 января. Судя по всему, у немцев были свои осведомители среди партизан, поскольку каратели знали об их передвижении. Фашисты прибыли в нашу деревню, чтобы уничтожить партизан, расположившихся в лесу, невдалеке от Левища. Но партизаны, предвидя это, оставили свои позиции и отступили к болотам, приближаться к которым немцы остерегались. Оккупанты нашли их бывшее становище, уничтожили землянки, а вечером злые вернулись в село. Вернее, начали они не с нас, а с деревушки Гондарева, что находилась невдалеке от нас. Ее запалили первой. Фашисты, обозленные своей неудачей с партизанами, решили отыграться на мирных жителях. Они сожгли тогда, за два дня, восемь мирных деревень, расстреляли мирное население, отобрав прежде мужчин, молодых парней-подростков, если такие еще оставались. Их под конвоем отправляли в Германию на каторжные работы. Отправили моего отца и брата. Дома сжигали. Домашний скот сгоняли к пану, который никаким репрессиям не подвергался.

 -Расстрелы были показательные?

 -Нет. Заходили в дом и стреляли из автомата, во всех, кто там находился. Как правило, спрятаться никто не успевал. Не жалели ни женщин, ни стариков, ни детей. Немцы делали это спокойно, буднично, деловито. Судя по всему, это у них было в порядке вещей. Из некоторых домов дети выбегали, их загоняли обратно и убивали. Моя тетя с младшей дочерью хотела спрятаться в погребе – туда бросили гранату. Последнее происходило на глазах отца семейства, который оказался среди угоняемых. Он вырвался и с криком побежал в ближайший лес. Немцы открыли огонь из пулемета и вели огонь прицельный, но мой дядя все-таки убежал. Сейчас вспоминаю с жутью, как жители разных домов собирались в один, чтобы не умирать в одиночку. Соседи тогда пришли к нам. Наш убийца был с пистолетом. Судя по всему, он наслаждался каждым выстрелом. Стрелял в рот заплакавшему ребенку, убил его мать. Когда он выстрелил в мою сестру, я ее обняла и упали мы вместе. Следующая пуля должна была достаться мне, но у врага закончилась обойма. А когда он перезарядил пистолет, то, видимо, забыл, на ком остановился. Я лежала недвижима в крови сестры. Он пихнул меня ногой и пошел дальше. Напоследок он поджег дом. Как оказалось, спаслась не только я одна, в живых был и соседский мальчишка. Мы смогли выбраться из горящего дома и спрятались в одной из землянок. В это же от немцев сбежал мой отец. В одной из близлежащих деревень угоняемых в Германию на ночь заперли в сарае. У отца с собой была белая простыня, которую на прощание ему дала сестра. Выбежав из сарая, он накрылся простыней, и немец, стоящий в карауле, не заметил его на фоне снега. Отец прибежал в горящую деревню, надеясь, что там хоть кто-то остался живой. Обошел все руины, заглянул в погреба и землянки и нашел нас. Привел в деревню, где не было немцев. Всю зиму провела я там. А потом нас привели в партизанский отряд. Жили в землянках в глубине леса, окруженных болотами. Мой отец был связным между партизанами и теми, кто жил в деревнях. А из леса мы вышли в июле 1944 года, когда фашистов прогнали с Белоруссии. Вначале жили опять же в землянке, потом дом построили. Закончилась война, после школы я работала в колхозе, тогда сельским жителям нелегко было сменить место жительства. Когда запрет сняли, я в Саранск уехала к дяде, папину брату, выучилась на портниху. Затем сорок пять лет проработала на местной швейной фабрике, была на хорошем счету, обшивала всех республиканских руководителей того времени.

 -Тетя Клава, расскажите историю Вашего имени, почему вдруг стали Леонидой.

 -В детстве меня дома называли Клёня. Так посоветовала отцу назвать меня моя бабушка. Ей довелось до Советской власти работать в немецкой семье и ей понравилось это имя, так звали хозяйку. Только в сельсовете отказались записывать под этим именем – нет такого. Записали Клавдией. Во время войны, естественно, документы были потеряны. Когда выдавали новые документы, спросили:

-Как зовут?

-Клёня.

-Может быть Леня? Тогда Леонида, - в Белоруссии есть и женский вариант этого имени. Вот так я и стала Леонидой.

 Тетя Клава раскладывает фотографии.

-Вот - отец мой, Александр Казимирович, несколько непривычное сочетание для здешних мест. А деда у меня звали Казимир Адольфович, злая ирония судьбы. Но тут корни не немецкие, а польские. И фамилия – то, Аронович, тоже оттуда. Мама умерла в 1937 году и нас пятерых оставила. Отец женился второй раз, и нас воспитывала мачеха. Я была второй по возрасту, старший был брат Александр, его фашисты угнали в Германию.

 -А как сложилась судьба его в дальнейшем?

 -Александр вернулся через три года. Только вот дома сочли его врагом народа, так как там он, хоть и по принуждению, но работал на немцев. Долго он ходил с этим клеймом. Первое время даже не принимали на работу, запрещали выписывать газеты, те, которые он хотел. А препоны начались еще в Германии: препятствовали возращению на родину, отказывали в помощи – возвращайся за свой счет. Видя его бедственное положение на тот момент, ему помощь предложил американец: "Алекс, поехали в Америку, у нас нет детей, так будешь мне за сына". Но он не поехал, в России его ждала сестра.

 -А как сложилась судьба Вашего дяди, на глазах у которого расстреляли семью? Он воевал?

 - Да. Его звали Илья. Вначале он был в партизанском отряде. А потом в регулярных войсках, когда фашистов погнали на запад. Погиб он 9 мая 1945 года в Берлине. Советских офицеров расселили в роскошном коттедже, недалеко от центра города, а ночью на этот особняк напали недобитые фашисты. В живых не осталось никого.

 - Когда Вы переехали в Саранск, отец остался в Белоруссии?

 -Да, там его и схоронили на деревенском кладбище в 1977 году. А недавно одна родственница мне написала, что его памятник на могиле, разъеденный ржавчиной, распался. И надо бы к нему приехать, поставить новый, да стара стала и силы уже не те. Тогда я обратилась с письмом к Президенту Белоруссии Александру Лукашенко, чтобы помог благоустроить могилу ветерана трех войн. Он откликнулся. Могилу моего отца разыскали, поставили плиту, разбили цветник. Прислали фотографии, как доказательство, что моя просьба выполнена.

 Помимо фотографий, у тети Клавы много газетных вырезок того времени. Тут и Хрущев, и артисты, и космонавты. Особенно ее любимец, естественно, Гагарин. Ей нравится то время. Дороги те люди, с которыми свела ее судьба.

 Семен МИХАЙЛЕВИЧ

РИА «Инфо-РМ»