Счастье в «Яблоневом саду», или Правда сценической гиперболы
22.11.2011 09:23

Впрочем, сада, как такового, громоздить на сцене не стали. И купеческое имение огораживать глухим забором – тоже. Художник-постановщик Владимир Боер ограничился повисшей в воздухе раскидистой, корявой безлистой веткой с зазывно красующимся на ней единственным наливным плодом, который, по логике театрального действа, рано или поздно «должен выстрелить». То бишь, в данном случае оказаться съеденным. Прочий урожай владелицы Мавры Барабошевой уже затарен в громадную корзину и мешок, который так и норовит умыкнуть с хозяйского двора вороватый садовник Меркулыч (Александр Алексеенков). А зияющий беспорядочными скособоченными прогалами высоченный штакетник невольно ассоциируется с хаосом, творящимся по обе стороны ограды. Что в купеческом доме, что за его пределами.
Вдовый купец Амос Панфилыч Барабошев в исполнении Алексея Тимина, своим видом и ухватками больше смахивающий на клоуна, строит планы, как половчее вытянуть денег у матери. Под стать ему фиглярствует ушлый приказчик Мухояров (Сергей Лопатников), тихой сапой стремящийся стянуть барыш и у Панфилыча, и у его мамаши, и у незадачливого честного коллеги Платона. Кстати, этот самый Платон (Денис Кручинкин), по-юношески порывистый, импульсивный, с его пылкой преданностью правде тоже выглядит совершенно нелепо, превращаясь в шута поневоле. Может, потому что в реальности таких уже и не бывает.
А Мавра Тарасовна Софьи Вельмакиной вовсе не кажется суровой и строгой. И чего перед ней там трепещут родные и слуги? Скорее, ничего удивительного, что у такой, кстати, отнюдь не старой, бабули-купчихи тырят всё подряд, кто попало и что попало. Даже молоденькая своенравная внучка Поликсена (Каролина Качмазова), тайком встречающаяся с бедным Платоном, сразу понятно – без особого напряга заткнёт бабушку за пояс.
А тут ещё в качестве тяжёлой артиллерии объявляется отставной унтер-офицер, предусмотрительно ангажированный заботливой нянюшкой Филицатой (Светлана Милошенко), выступающей то ли в роли тайной душеприказчицы, то ли сводницы юных возлюбленных.
Мощь комического воздействия подчёркивается диссонансом, когда играющий унтера невысокий субтильный Владимир Третьяк, укутанный под не по размеру шинелькой в женскую шаль, эдак величаво представляется: Сила Ерофеич! И пафосно хвастается былыми подвигами, приговаривая с восхищением: «О, каков Грознов!». Персонаж Третьяка воплощает собой лукавую тайну, скрытую в пьесе. Он обладает свойствами мгновенного превращения. Минуту назад перед вами был тщедушный старик, а тут вдруг - грудь навыкате, походка упруга, глаза горят. Мгновенье назад убогий дедок, искавший тихий теплый приют, моментально превращается в героя, готового спасти мир. Эти переходы так легки и так победно театральны, будто на сцене персонаж комедии дель арте. Но при этом с абсолютно достоверными, глубоко человеческими деталями поведения. С русской психологической правдой. Она, конечно же, - дело хорошее. А счастье волшебной театральной гиперболы, которую удается сотворить на сцене, все же лучше.
Особым смыслом наполняются и произносимые Маврой в финале в адрес Платона слова: «Ну, миленький, не очень уж ты на правду-то надейся! Кабы не случай тут один…» И пожелание Грознова: «Тысячу лет жизни и казны несметное число. Ура!»
«Известия Мордовии»