Родительский долг

Инвалида из Саранска вынудили платить алименты на сына, который постоянно живет вместе с ним

Последние несколько лет бывший преподаватель МГУ имени Н.П. Огарева Лев Голенкевич живет вдвоем с сыном. Вместе с ними в крохотной квартирке на улице Федосеенко постоянно проживают несправедливость и нищета. Когда-то в этом жилище было большое счастье, но оно постепенно уменьшалось и вскоре стало маленькое-маленькое, как камень в почке. А потом и вовсе умерло. Точнее, его убили. Лев Голенкевич знает убийц. Это российский пофигизм, глупость и абсурд. Вот только ничего со своим знанием мужчина поделать не может.

Отец и дети

Он согласился на встречу с журналистом не потому, что хочет славы. А потому, что устал один бороться за счастье своего сына. На просьбу рассказать о своих проблемах Лев Голенкевич только рукой машет: «В двух словах всего не расскажешь. На вот, читай». Мужчина протягивает несколько стандартных листков бумаги, исписанных неровным почерком. Это описание жизни его семьи за последние семнадцать лет. Хотя назвать это жизнью можно с большой натяжкой. Когда-то он писал это для судьи, но ему не пригодилось, а журналисту — в самый раз. Читаю. Как-то не верится, что все это не сценарий какого-нибудь голливудского триллера, а реальная человеческая жизнь.

...Они познакомились в середине 90-х годов прошлого века. Ему было почти пятьдесят. Она почти на двадцать лет моложе. Он преподавал в университете, она работала декоратором-озеленителем. Оба занимались выращиванием цветов: она — по работе, он — по любви. Примерно так же они относились и к семье. У него семья ассоциировалась с детьми, счастьем, у нее — с тяжелой работой. Через два года у них родился мальчик, еще через два они поженились. А еще через два года их сын получил от матери первую затрещину. Потом была вторая, третья, а потом уже не считали. Ребенок все чаще оставался с отцом, а мать все чаще уходила из дома в общежитие, где у нее была комната. Рассказывали, что в этой комнате часто устраивались грандиозные попойки, переходящие в такие же грандиозные оргии со случайными собутыльниками. Однажды он сам стал свидетелем этого. В тот день она на коленях просила у него прощения, обещала порвать с этой жизнью, пойти учиться. Даже йогой вместе с ним заняться обещала. Но слова так и остались словами. Через некоторое время она сказала: «Ты хотел детей, вот и воспитывай, а я еще не нагулялась!». Он и воспитывал. С ним их ребенок всегда был счастлив, сыт, обут и одет. Она подавала на развод. В заявлении написала: «Я устала от постоянных споров о воспитании сына. Я не хотела бы разлучать сына с отцом, так как сын очень любит его. Прошу суд после развода оставить сына с отцом. Сейчас очень тяжелое время, и будет несправедливо сваливать заботу о детях на хрупкие женские плечи». Тогда они так и не развелись. А в 2000 году она родила дочку, и семья на короткое время получила передышку. Но это было затишье перед бурей. Вскоре ему пришлось в одиночку воспитывать и сына, и дочь. Он учил их, водил в детский сад, потом в школу, покупал им еду и одежду, играл с ними, оберегал их, водил в поликлинику. Она много пила, встречалась с мужчинами, домой приходила поздно. Одно время он перестал пускать ее в квартиру, тогда она кирпичами выбивала стекла. Все это видели и слышали соседи, которые до сих пор не могут понять, почему ее не лишили родительских прав...

Лев Голенкевич показывает семейный альбом. На большинстве фотографий он запечатлен вместе с детьми. Снимки, на которых сын или дочь сидят на руках у мамы, можно пересчитать по пальцам одной руки. Зато фотографий, где она восседает за столом в шумной компании, хватает. Неизвестно, сколько бы продолжалась такая жизнь, если бы в один прекрасный день не случилось по-настоящему страшное событие.

«Все равно сдохнешь, так приватизируй квартиру на четверых»

...Несколько лет она втайне от всех вела дневник своих интимных похождений. Фиксировала в нем где, с кем и сколько раз. Хранила эти записи под матрацем кровати, на которой спал ее сын. Однажды ребенок обнаружил и прочел то, что там написано. «Сначала я ничего не понял, потом удивился, а затем возненавидел мать», — признается мальчик чуть позже. Фактически это был конец семейной жизни. Мальчик перестал считать ее матерью. Хотя она еще пыталась настроить его против отца. Но ребенка трудно обмануть. Он видит не только глазами, но и сердцем.

— А тут еще так получилось, что я очень тяжело заболел, — рассказывает Лев Голенкевич. — За год одиннадцать операций перенес.

...В один прекрасный день ее выгнали из общежития, и он прописал ее в своей квартире. «Я не хотел лишать детей матери», — объяснил он свое решение. Но это обстоятельство не изменило ее отношение ни к детям, ни к нему. Дошло до того, что даже уколы ему был вынужден делать сын, которому тогда было десять лет. А ему становилось все хуже и хуже.

— В один из таких дней, когда я лежал практически без сознания, она и подсунула мне документы, — продолжает Лев Голенкевич. — Сказала: «Ты все равно сдохнешь, так приватизируй квартиру на четверых!». Я подписал.

...Какое-то время она работала уборщицей на рынке. Дома практически не появлялась. Да и работу за нее частенько приходилось делать ему и сыну. Они вставали в пять утра, чтобы пойти и убраться на рынке. А зарплату исправно получала она. Деньги, понятное дело, пропивала. Он пытался добиться ограничения ее в родительских правах, но тщетно. В отместку она рубила входную дверь квартиры топором, а потом вызывала милицию и требовала, чтобы его посадили.

— Моему терпению пришел конец в июле 2008 года, — рассказывает Лев Голенкевич. — Дети уговорили меня уехать в Зубово-Полянский район Мордовии. Несколько месяцев мы втроем прожили в поселке Сосновка в доме моих родителей. Это было самое счастливое время для нас.
Пока мужа с детьми не было в городе, она подала на развод. Они даже не узнали об этом.

Непонятно как, но суд решил, что дети должны жить и живут с матерью, установил ее опекунство над ними и постановил ежемесячно взыскивать с отца алименты. О том, что его признали плохим отцом, Лев Голенкевич узнал только, когда судебные приставы содрали с него семнадцать тысяч рублей в качестве задолженности по алиментам. Это решение до сих пор не укладывается у него в голове. Фактически суд без его участия отобрал у него детей, которых он растил практически в одиночку, и передал их женщине, которой, мягко говоря, они не очень нужны. Точнее, нужны, но только для получения денег. Что ни говори, а дети в наше время приносят неплохой доход. Имея парочку, можно и не работать, родное государство с голоду помереть не даст. Впрочем, после решения суда жизнь детей не претерпела существенных изменений. Разве только денег перестало хватать даже на еду. Потому что значительная часть папиной пенсии теперь уходила на оплату алиментов.

— Потом она, правда, обманом забрала у меня дочку, — говорит Лев Голенкевич. — Меня дома не было, когда она пришла. А сыну она сказала, что поведет ее в больницу. С тех пор мы ее больше не видели. Как-то мне удалось вызвонить ее по телефону в квартире родственницы, так она сказала, что сделает все, чтобы дочь меня возненавидела.

В любой нормальной стране государственные органы разобрались бы в ситуации незамедлительно, по первому сигналу. Где-нибудь в Америке такой матери запретили бы подходить к детям ближе чем на километр. Да еще и уголовное дело возбудили бы за систематическое насилие над собственными детьми. Но в России отцы и дети, получается, вне закона. Впрочем, это только полбеды.

— Некоторое время назад она хотела продать мою квартиру, — говорит Лев Голенкевич. — У тебя, говорит, одна доля, я ее у тебя выкуплю и продам жилье. Понятное дело, что в этом случае и я, и мой сын окажемся на улице.

«Дочку отбить уже не надеемся»

— Закопался я уже в этих бумагах! — Лев Голенкевич нервно откладывает в сторону отписки из прокуратуры и других государственных учреждений. В комнате почти физически ощущаются такая тоска и безысходность, что выть хочется. — Куда я только не обращался, чтобы исправить ситуацию. Но все бесполезно. В прокуратуре говорят, что ничем помочь не могут, поскольку заседание суда проходило без участия прокуратуры. Пытался обращаться в суд, чтобы отменить решение о передаче детей ей, но меня даже слушать не стали.

Чтобы убедить судей в ошибочности принятого решения, сын Льва Голенкевича решился на отчаянный шаг. Он собственноручно написал, что хочет жить с отцом, что мать его все время била и часто не ночевала дома. Он написал и про дневник, и про все остальное. Да все без толку. Бумага в России важнее человека, а по бумагам он счастливый ребенок, живет с работящей матерью без тирана отца. Государство, надо полагать, не знает (да что там, не хочет знать), что из своей семитысячной пенсии Лев Голенкевич четыре отдает в качестве алиментов. Из оставшихся трех две тысячи нужно отдать за квартиру, а на тысячу как-то прожить самому надо и прокормить сына. Если так пойдет и дальше, скоро его жене не придется прикладывать никаких усилий, чтобы выселить его из квартиры. За нее это сделает государство, потому что с каждым месяцем долг по квартплате только растет. Но они не сдаются.

— Ты вовремя зашел, потому что я только перекусить заскочил, — говорит Лев Голенкевич. Запах кипящей картошки расходится по всей квартире. — Сейчас вот пойду исковое заявление переделывать. Правда, нога болит очень сильно. Я ведь после всех этих операций хожу с протезом.

Это «чудо» ортопедии всегда лежит у него под кроватью. Но даже ему, кажется, не под силу сломать этого худощавого человека. Хотя многие от одного только вида протеза уходят в длительные беспросветные запои. А ему нельзя, у него сын.

— Ты знаешь, отбить у нее дочку я уже не надеюсь, — вздыхает хозяин квартиры. Пока, по крайней мере, хозяин.

Они верят, что все еще можно исправить. Взыскать с нее задолженность по алиментам за несколько лет. Это те самые деньги, которые она обманом получила с него якобы на детей. Отменить решение мирового судьи и передать детей ему. Лишить ее родительских прав, деприватизировать квартиру, наконец, потому что приватизирована она была с использованием его беспомощного состояния.

— Все это вполне реально сделать, — говорит правозащитник Василий Гуслянников. — Только времени потребуется много.

Из кухни послышалось бульканье и потянуло дымом. Лев Голенкевич расстроенно махнул рукой: сгорела картошка.

«Вечерний Саранск»